«Это другой человек». Как жена мобилизованного выхаживает его после ранения — у него ПТСР и нет части органов

Мужа Анны, 38-летнего Александра, мобилизовали в конце сентября прошлого года, спустя три дня после их свадьбы. Через два месяца он оказался в зоне СВО, а еще через два — в госпитале с тяжелым ранением. Анна оставила работу в Новосибирске и перебралась на три месяца в Санкт-Петербург, чтобы ходить в госпиталь к мужу как на работу и помогать ему встать на ноги. Сейчас Александр уже дома, но в искалеченном и погруженном в себя мужчине она не узнает своего когда-то жизнерадостного мужа. Врачи говорят, что на полное восстановление могут уйти годы, но Анна опасается, что этого времени у них нет. О том, какой путь прошла семья и что еще им предстоит, Анна рассказала нашей коллеге, корреспонденту NGS.RU Ксении Лысенко.

Анна (имена героини и ее мужа изменены, но известны редакции. — Прим. ред.) с Александром едва успели сыграть свадьбу, как он получил повестку. О том, что это случится так скоро после объявления частичной мобилизации, она и не предполагала, но ожидала, что Александра могут призвать — когда-то он служил по контракту в Чечне.

В декабре Александр вместе с другими мобилизованными отправился в Ростовскую область, а затем в зону спецоперации. Супруги старались поддерживать связь: уходя на задания, Александр предупреждал жену, что будет недоступен на ближайшие 3–4 дня, но регулярно возвращался и отписывался. А в феврале Анна почувствовала, что с мужем что-то произошло — на связь он не выходил почти неделю.

— В конце февраля я узнала, что мой муж в госпитале с тяжелым ранением. Узнала от медперсонала — муж, видимо, из последних сил попросил, чтобы достали телефон у него из рюкзака и написали мне. Я, конечно, очень благодарна девочкам-медсестрам, они показали мне его по видеосвязи. Я увидела его обросшего, трубка во рту, трубка в носу, весь в бинтах, две капельницы. Слёз я сдержать не смогла, я рыдала в трубку, а он не мог ничего сказать — шептал мне, что всё хорошо. Говорил: «Самое главное — я живой». Выяснилось, что у него огнестрельное ранение, всю левую сторону ему изрешетило, буквально все органы в осколках. Ему удалили 30 сантиметров кишечника, задета печень — оттуда вытаскивали крупные осколки, но когда добрались до мелких, у него сердце дважды останавливалось. Так что мелкие осколки решили не трогать. Еще нет части легкого и удалили желчный пузырь, — перечисляет она.

Какую-то часть операций Александру провели в госпитале, как говорит Анна, «за ленточкой». Она порывалась поехать туда, к мужу, но ей объяснили, что она не сможет пройти блокпосты. Встретиться с Александром ей удалось лишь в Санкт-Петербурге, куда его транспортировали для проведения оставшихся операций. Анна купила билеты, сняла комнату в коммуналке и уехала из Новосибирска. Дома у нее осталась дочь-старшеклассница, которая, как объясняет Анна, сильно повзрослела за эти три месяца самостоятельной жизни без мамы.

— Я захожу в палату, вижу — он лежит в капельницах весь. Я упала на колени перед его кроватью, сумки бросила, лежу и рыдаю. И вот как я прилетела, я три месяца с ним была каждый день. Как на работу к нему ходила: утром вставала, шла в госпиталь и затемно уходила, — говорит Анна.

В госпитале она, по ее словам, насмотрелась на молодых раненых мужчин, но больше всего тронула ситуация, связанная с мамой одного парня, приехавшей к нему:

— Она откуда-то из Подмосковья, сын — единственный, тоже тяжелораненый. Он лежал в реанимации после сложнейшей операции, и врач ее, естественно, к нему не пустил. Я ее подбадривала, как могла, потому что я была там две недели уже. Просто я вижу на следующей день картину: она приходит утром, а ей врач говорит, что сын ночью умер. Этот рев я никогда не забуду. Она упала на пол, кричала на всю больницу, не плакала, а ревела. Это очень страшно. Но если честно, находиться там и смотреть на всех ребят раненых — уже страшно.

В конце апреля Анна и Александр вернулись домой, в Новосибирск. Первое время Александр передвигался с помощью трости, сейчас уже ходит сам. Но кроме физического состояния, у него пострадала еще и психика.

— Психиатр объяснил мне, что такое бывает — посттравматическое стрессовое расстройство. Проявляется примерно через 3–4 месяца после травмы. Началось всё с тревожности, плохого сна, потом добавились галлюцинации и страх толпы — даже в магазин было сложно сходить. Мы обратились к врачам, с ним начали работать, — объясняет она.

На лекарства в месяц у пары уходит около 15–20 тысяч, в основном это антидепрессанты и нейролептики, которые ему выдают в больнице. Но, помимо этого, Александру требуются витаминные комплексы, препараты для лечения желудочно-кишечного тракта и памяти, которая пострадала после ранения. Недавно Анна узнала, что какую-то часть потраченных средств на препараты можно вернуть как компенсацию через соцзащиту. Там одобрили, как говорит она, примерно треть суммы к возврату, но и этому в семье рады. Возврат они уже получили.

— У меня был здоровый муж, счастливый человек, который недавно создал семью. Он был счастлив, улыбался и любил всех вокруг. А вернулся он совсем другой, это теперь просто другой человек. Я смотрю на него, а он порой выглядит как растение, без эмоций вообще. Он ест — он не получает кайфа, он гуляет на улице под солнышком — ему это не в радость. Сейчас ему поставили категорию годности В — ограниченно годен, хотя врачи, насколько я знаю, рекомендовали Д. Он не дурак, он понимает, что его могут попросить вернуться, и это страшно. Нам, как сказала психиатр, предстоит еще года полтора-два до полного восстановления, но если его обратно заберут туда, что делать? Психика не выдержит, всё по новой начнется, — переживает она.

Сейчас Александр находится на дневном стационаре. В роте, как говорит Анна, его очень ждут, но ее муж пока не восстановился, и вряд ли это случится в ближайшее время. Анна устроилась на вторую работу, чтобы обеспечивать семью, в которой мужу требуется постоянный уход:

— Я стараюсь настраивать его на позитивную волну. Да, до конца жизни придется есть кашки, копченую рыбу с пивом больше нельзя. Он вроде слушает, держится в тонусе, но порой настроение уходит в минус. Вижу, как он сидит в прострации. Я тоже бодрюсь, но и мне бывает страшно.