Татьяна и Сергей Никитины, музыканты: «Музыка – инструмент, способный погубить любой поэтический шедевр»

Татьяна и Сергей Никитины – не просто дуэт, принадлежащий к цеху авторской песни; не просто дуэт, «осваивающий» высокую поэзию музыкально. Никитины, бесспорно, – культурное явление.

Теплая, доверительная интонация их песен, любимая многими, складывается из таланта, глубокой музыкальной и литературной эрудиции, профессионализма.

«Александра», «Брич-мула», «Когда мы были молодые», «Каждый выбирает для себя» и многие другие песни Никитиных – музыкальные аксиомы, не требующие новых доказательств с течением времени.

В непосредственной беседе Татьяна и Сергей так же созвучны, как и в творчестве: отвечая на один вопрос, Татьяна и Сергей могли высказать спорные друг другу мнения, но целостный ответ получался логически стройным, и как будто сказанным одним человеком.

И дело здесь не только в многолетней совместной жизни, в совместно пережитых событиях и общности взглядов. Гармонию между этими людьми, которая и дает неповторимый творческий результат, можно не обязательно понимать, но обязательно – чувствовать.

– Татьяна Хашимовна, Сергей Яковлевич, во многих интервью вы неоднократно рассказывали о вашей биографии, о том, как начиналось ваше творчество: вы оба были студентами физического факультета МГУ, участвовали в студенческом квартете, потом квинтете. А какие отношения между вами возникли первыми: творческие или личные?

Татьяна Никитина (Т. Н.): Мы познакомились через агитбригаду физического факультета МГУ. Когда мы познакомились, Сергей уже был звездой в университете. Все началось с простого случая: я его попросила, чтобы он нам с одной девочкой саккомпанировал на гитаре Окуджаву, и он аккомпанировал. Так произошло знакомство, а потом все развивалось параллельно: и творчество, и отношения.

– Ваш первый концерт можете вспомнить: не в кругу друзей, а на широкую публику?

Т. Н.: Сергей с самого начала своего творчества вышел на сцену. У нас не было в этом плане домашнего приготовления. В МГУ есть клуб, куда приходит студенчество. У нас были ежегодные смотры факультетов, смотры самодеятельности. На одном из таких смотров Сергей сразу же вышел на сцену.

Сергей Никитин (С. Н.): Когда я был студентом, Татьяна ещё в школе училась. В студенческие каникулы, после первого курса, я вышел на сцену Дома культуры МГУ на Ленинских горах. Там был зал на 600 мест, уютный, театральный. Меня тогда мало кто знал. Успех после этого концерта был оглушительный. Тогда же меня заметил Дмитрий Сухарев, который уже тогда был научным работником биологического факультета, он меня пригласил исполнить его песню на телевидении. А на телевидении тогда была всего одна программа для студентов, где они пели и играли. Меня сразу выпустили в прямой эфир. Я даже оглянуться не успел, как стал «героем из телевизора». Это тогда была большая редкость. Помню, что меня соседи по дому встречали чуть ли не с транспарантами, как народного героя. А когда мы с Татьяной начали петь совместно, то также нашей первой сценой был Дом культуры МГУ, тогда мы пели в составе квинтета студентов-физиков. Потом нас уже начали приглашать на другие площадки, в другие институты.

Т. Н.: Я вот лично не могу вспомнить, как первый раз вышла на сцену. Попала на сцену не через пение, а через чтение стихов. Все начиналось с этого.

– Вы рассказывали, что давление власти на вас было небольшим, так как физфак МГУ считался передовым факультетом, его особенно не трогали. Но «цензурные эпизоды» все-таки случались и были связаны с чудесной песней «Лошади в океане»…

Т. Н.: Сергей начинал учиться во время хрущевской «оттепели»: настоящего зажима тогда ещё не было. На физфаке у нас всегда был очень консервативный, антисемитский факультет. «Роль партии в развитии физики» – такую статью можно привести в пример в качестве лозунга. Когда пришла хрущевская «оттепель», физики как с цепи сорвались. Самый вольный факультет стал физфак. Ничего такого особенного и не было: диссидентства, например. Просто вольные, бодрые песни юности.

С. Н.: Вам, наверное, сейчас, трудно понять и почувствовать, что такого было в гуманистической песне «Лошади в океане». Во-первых, официально студенческая молодежь должна была быть оптимистически настроенной, петь бодрые, жизнеутверждающие песни. А здесь такое трагическое стихотворение, пацифистки общегуманитарного направления. Естественно, что один из бывших работников КГБ, на то время директор ДК МГУ, подозрительно спрашивал: «Сережа, а какой там подтекст?».

Т. Н.: Гибель лошадей в этой песне порождала невольные ассоциации с людьми, погибшими в ГУЛАГе. Погибли же тысячи, но мы об этом не думали, когда пели, и поэт об этом не думал. Но у кого «рыльце было в пушку» мгновенно подозревали скрытый подтекст, такой вот намек, метафору.

С. Н.: А случай произошел следующий: как-то наш студенческий квинтет пригласили в ЦК Комсомола поприветствовать олимпийскую сборную: уже не помню, поздравляли ли мы их, когда они вернулись с Олимпиады или, наоборот, напутствовали. Мы спели 2-3 песни, и одна из них была «Лошади в океане». Она произвела очень сильное впечатление на аудиторию, многие спортсмены способны глубоко чувствовать. Но это так не понравилось перовому секретарю ЦК КПСС Тяжельникову: он просто метал гром и молнии. После этого случая наш квинтет вычеркнули из актива. Нас периодически запрещали и на радио, ещё где-то, но мы ничего этого не знали: как жили, так и жили, пели и пели. Кстати, сегодня мы сталкиваемся с подобным же явлением. Только сегодня какой-нибудь редактор просто скажет: «неформат»

– Цензура сегодня все-таки негласная…

Т. Н.: Сильнее, чем в советские времена. Это сто процентов. На ТВ такого не было, как сейчас. И я вам скажу почему: потому что раньше начальство запрещало, а редакторы, которые «болели» за дело, старались протащить, куда-то воткнуть, что они считали талантливым. Да, рисковали, а теперь рисковать никто не хочет.

– Татьяна Хашимовна, Сергей Яковлевич, вы оба кандидаты физико-математических наук. Долгое время совмещали научную и творческую деятельность. Как решились оставить науку окончательно? Это был выбор в пользу творчества или просто стечение обстоятельств?

С. Н.: Это был естественный ход вещей. Я почти 20 лет, а Татьяна больше 20 лет были в науке. Мы оба защитили кандидатские диссертации. Гитара и пение для нас ведь не хобби – вторая профессия. Просто вторая профессия потребовала свое.

Т. Н.: Надо сказать честно, что нас Госконцерт много лет уговаривал оставить науку. Говорили: вы будете, как сыр в масле, кататься. Но мы сознательно не уходили, потому что нам важна была свобода и независимость: мы пели, что хотели, где хотели, хоть это и отражалось на нашем материальном уровне. Потом, когда пришли времена, что не бумажка и не выдвижение играли роль, Сергея в 1987 году пригласили в театр Табакова заведовать музыкальной частью, и это был уход из науки на другую работу, адекватную прежней.

– Слаженностью дуэта Никитиных восхищаются. Ваш хороший друг Эльдар Рязанов как-то сказал, что в вашей паре Татьяна – это интеллектуальное, идеологическое начало, а Сергей – в большей степени творческое. Вы согласны с таким разделением ролей?

Т. Н.: Да, действительно иногда говорят, что я – идеолог. Но я без Сергея ничто. А женился бы Сергей на другой, и было бы другое, не менее прекрасное. Наверное, я влияю на какое-то направление, общий стиль, на выбор стихов для песен, конечно, критика музыкальная.

С. Н.: Я бы не делал упор на это: интеллект, мозговой центр. У Татьяны потрясающая интуиция, чутье. Она буквально за версту чует фальшь, чует, когда я иду в неверном направлении, и это очень помогает. Иногда она даже не может сформулировать, что же ей не нравится, что не так, но она говорит: просто чувствую, что не туда. Я доверяю.

– Читала, что процесс выбора поэзии для будущих песен у вас очень сложный и неоднозначный. Вы даже пытаетесь прочувствовать сиюминутное настроение поэта. А бывает, что стихи близки вам интуитивно, но по ритму, мелодике, по форме не поддаются музыке?

Т. Н.: Конечно, масса таких стихотворений. В стихах должен быть воздух. Например, мы очень любим и знаем Пастернака, но очень трудно нам на него написать, потому что так все в его поэзии густо и многозначительно, и музыкально. С Бродским – та же история. Но Бродского Сергей ещё не отложил окончательно, думаю, что-то ещё будет писать. А вот Пастернаку, пожалуй, лучше без нашей музыки. (Улыбается.)

С. Н.: Просто есть определенный уровень требовательности к себе самому. Есть масса примеров, когда сочинитель музыки берет 100 стихотворений и сочиняет 100 песен.

Т. Н.: Композиторская линия в авторской песне породила огромную плеяду людей, пишущих на чужие стихи: Берковский, Александр Долов и другие. Иногда просто ужас охватывает, как бесстрашно, не понимая стихов, не понимая судьбы поэта, что предшествовало этим строкам, люди пишут музыку.

– Слушатель такое творчество воспринимает?

Т. Н.: Если слушатель образован, то это, конечно, все проходит мимо денег. Бывает музыка такая, что ты не поймешь, что это Цветаеву или Ахматову поют. Музыка – очень мощный инструмент, который может погубить любой поэтический шедевр.

С. Н.: Скажем, замечательное стихотворение Арсения Тарковского «Вот и лето прошло» в исполнении Софии Ротару превращается в пошлый текст. Алла Пугачева пела сонет Шекспира №90. Она даже Шекспира подредактировала. Но это крайний, яркий пример. Петь стихи – это ведь особый жанр, это можно назвать музыкальным переводом: стихам не должно стать хуже, и стихи не должны потеряться – это минимальные требования. Второе – вдруг ты что-то там раскроешь, если удастся.

– А вообще авторская песня развивается как направление? Или она на то и авторская, что существует в «штучных» явлениях, в неповторимых исполнителях?

С. Н.: Мне кажется, любой жанр искусства не существует сам по себе. Он через личности развивается, выражается. Сейчас мы просто живем в такую эпоху: художественная литература в целом, и поэзия в частности, и театр переживают кризис, испытывая давление коммерции. Ничего удивительного, что эти же кризисные явления характерны и для авторской песни. Для любого другого жанра. Смею утверждать, что авторская песня – это жанр искусства. В авторской песне так же существует своя попса, свои эпигоны, конъюнктура. Шансон, например, тоже относят к авторской песне: те же внешние, формальные признаки – человек с гитарой.

Т. Н.: Когда все начиналось, действительно, каждый автор был целый мир, целое явление. Сейчас такого, пожалуй, нет. Бывают 1-2 интересные песни. Просто раньше, у нас был отбор. Пусть это студенческая сцена МГУ, но это очень важно. Когда люди пытаются сразу попасть в телевизор с тремя дилетантскими вещами – это плохо. Первоначально должен быть какой-то ближний круг, который бы это отсеивал.

– В кинематографе, по-моему, та же ситуация. Вы написали и исполнили песни для множества советских фильмов, среди которых любимые всеми «Ирония судьбы...», «Старый Новый год» и другие. Сейчас не работаете в кино, потому что из него исчезла ваша интонация?

Т. Н.: Можно и так сказать: другая линия, не совсем это востребовано. Теперь все совсем по-другому, и фильмы другие.

– В последнее время вы увлечены «классическим проектом»: это обогащение авторской песни классическими инструментами?

С. Н.: Под классическим проектом подразумевается использование классических инструментов, академических музыкантов. У меня были программы, связанные со струнным квартетом, с флейтой, контрабасом. Иногда мы сейчас выступаем с участием контрабаса и второй гитары. Я экспериментирую. Тут есть желание: с одной стороны, раскрыть музыку более полно при помощи дополнительного инструментария, с другой стороны, – есть опасность нивелировать индивидуальность. Потому что, когда человек перед нами только с гитарой, он для нас все равно что голый. И, если есть там индивидуальность, то она в таком виде и раскрывается полнейшим образом. А если нет, то эстетическую пустоту можно заполнить разнообразными «украшениями». Я то использую это, то отказываюсь.

Т. Н.: На записях дисков использование разных инструментов ещё оправданно, но как показал опыт, мне эти эксперименты Сергея не понравились. Скажу почему: когда музыкант пишет музыку изначально инструментальную – это совершенно другая музыкальная работа мысли. А, когда изначально существует песня и встраиваются инструменты – это опасно. Кажется, что это не обогащает мелодию, а делает её убогой. Наша работа рассчитана на другое: должно быть «голое», слышное поэтическое слово. Важно и то, какие инструменты используются. И вообще к каждой песне – подход индивидуальный.

– Ваш сын Александр тоже занимается музыкой?

Т. Н.: На любительском уровне: он очень хорошо поет и играет на гитаре. Мы с ним даже иногда выступаем на концертах. А вообще по профессии он филолог.

– Александр живет в США. Часто видитесь?

Т. Н.: Летаем два раза в год. Работа у них в Америке напряженная, сложная, времени на что-то другое остается, к сожалению, очень мало.